Пишу давно, закончу не скоро.

[25012501]

Отрывок из фика, над которым я работаю давно. Хочется написать что-нибудь глобальное...


Мемуары Падшего.

Пролог.

Я - Шульдих.
Я родился в славном городе Кёльне, что в Германии… Свой родной город я совсем не знаю.
В прочем, свою семью я тоже, практически не помню, да и вспоминать о них не хочется. Они отдали меня в детский дом, когда мне было пять лет.
В детстве я, почти, не слышал голоса, только голова болела часто… Мама заботилась обо мне, хотя любая мать обязана это делать. Хоть бы и из примитивного инстинкта. Её образ, конечно, не такой четкий, как мне бы того хотелось, все же сохранился в моей памяти. Тепло, спокойствие, счастье бытия. Я, наверно, идеализирую свою семью, как это делают все дети, но я четко помню, что я очень любил своих родителей…
Последний раз, когда я их видел – был в тот день, когда мама и папа привели меня в больницу.
- Иди, Кристиан, тебя хочет посмотреть доктор. – сказала мама, подталкивая меня к медсестре и улыбаясь.
- Мамочка, а ты со мной не пойдешь? – мне было страшно идти в кабинет к доктору без нее.
- Нет, дорогой. Доктор сказал, что бы мы с папой подождали вас здесь.
- Хорошо, мам. А ты купишь мне конфету, потом?
- Конечно, если ты будешь себя хорошо вести. Иди. – мама улыбалась мне тепло и ободряюще. Надеюсь, что тогда она ещё не знала, что ей предстоит меня отдать…
Мило улыбавшаяся медсестра отвела меня к какому-то человеку, который долго спрашивал о чем-то и показывал странные картинки, потом меня таскали из кабинета в кабинет, подключали к странным аппаратам, осматривали, что-то мерили, спрашивали… Но еще ничего не кололи и таблетками не пичкали, хотя к родителям не пускали. Даже покормили на одном из отделений больницы.
Будучи очень общительным ребенком, я искренне радовался новым людям и новым ощущениям. Медсестры улыбались и с удовольствием отвечали на мои вопросы, смеялись над детскими выходками и развлекали меня, если приходилось ждать докторов…
Наступил вечер…
- А когда можно будет пойти к маме? – я сидел в кабинете у самого первого врача, а он что-то писал в бумагах с моими анализами и отчетами других врачей.
- Теперь – никогда. – это прозвучало холодно и сухо.
- Я хочу к маме!.. – у меня началась истерика, из-за которой пришли голоса. До этого я плакал редко – мама была способна, практически, моментально успокоить меня, но усталость, одиночество, страх и нарастающая боль в голове сделали этот срыв неизбежным. В начале это был обычный детский рев, со слезами и соплями по лицу, но потом мой дар начал рваться на свободу, сминая сознания окружающих и принося какофонию голосов в мой разум. Прибежали санитары и медсестры, меня скрутили и накололи какими-то препаратами, из-за которых я стал похож на тряпичную куклу. Меня отвели в палату и уложили на койку.
Следующие несколько лет прошли однообразно и серо. Побудка, препараты, умывание, завтрак, уборка комнаты, занятия, обед, препараты, отдых и игры, занятия, полдник, игры, ужин, отбой. Так, бесцельно и скучно, тянулись дни моего детства. К десяти годам я принимал лекарства каждый час, да и то они лишь приглушали шум, но не давали ему уйти совсем. Потом меня отстранили от учебы и перевели на сильнодействующие средства, которые удерживали меня в постоянной дымке, на самой грани беспамятства. Хотя реального облегчения вся эта химия не приносила.
В этой, полу наркотической дымке, я и прожил еще пять лет…

Глава первая.

Из-за постоянного приема препаратов, которые глушили, хоть как-то и не на долго, голоса, я превратился в человекоподобную тень. Я, почти, не ходил и, из-за этого, у меня атрофировались ноги. Практически полностью. Я мало ел, почти не спал, и все время тихо говорил. Когда мне разрешали доктора – я рисовал. Им нравились мои работы, потому что рисовал я, не по-детски, четко, сочно и правильно, хотя никогда, нигде не учился… Конечно, ведь всю свою сознательную жизнь, до Брэда, я провел в четырех стенах психушки…
В один из дней я проснулся от неожиданно громких и печальных голосов… Через какое-то время я осознал, что голоса говорят о моих родителях, о том, что мама повесилась, потому что папа разбился на машине и потому что у нее была депрессия из-за того, что был я… Мне было 12… Потом пришел наш духовник, хоть он и приходил каждый день, но в тот он был каким-то особенно пьяным и мерзким…
Я долго плакал свернувшись в клубок на кровати, когда меня пытались расшевелить я кидался на людей… В итоге меня на ночь привязали. А в комнате за стеной была палата для буйных, куда посадили какого-то парня, который сошел с ума, потому что убил некоего Кристиана и получил за это прозвище Шульдих – Виновный… Всю ночь он пытался вырваться из смирительной рубашки, под утро ему это удалось и он вскрыл себе горло чем-то острым. Когда санитары его нашли, они долго ломали голову над тем, как он туда протащил этот предмет и как выбрался из смирительной рубашки. Но это было после, а пока я умирал вместе с ним, в конвульсиях мучительной агонии и вины…
С того дня я на месяц замкнулся в себе, а потом, когда начал реагировать на окружающих, то отзывался только на имя Шульдих…
Конечно же, никто не понял, почему и откуда взялось это, к тому времени о моих родителях и том парне уже забыли. Врачи пытались меня вернуть к исходному состоянию, но я не поддавался.
Кристиан Шаттен умер. Покойся с миром!
Родился Виновный! Виват!..
Это был мой внутренний крик отчаянья и одиночества. Утрату и пустоту серых дней без оттенков надежды понять и написать невозможно. Их можно только пережить и почувствовать самому… До смерти родителей я часто мечтал, что мама и папа за мной приедут, когда уйдут голоса и я стану нормальным ребенком без странностей… Никто и никогда не расскажет все это так остро, как ощутишь эту горечь ты САМ.
Тогда же у меня появилась привычка петь. Раньше я только бормотал что-то, а теперь я напевал. Иногда я сочинял мелодию сам, но чаще я мурлыкал что-нибудь из классики, которую нам включали в свободные часы и перед сном. Музыка была тихой, спокойной, всепроникающей и удивительно красивой… Я бы стал меломаном или научился бы петь и играть, если бы была возможность… Иногда я слышал музыку в шепоте голосов и начинал петь популярные тогда песни, хотя до этого их не слышал.
Дни текли и, с каждыми прошедшими сутками, голоса в моей голове становились все громче и громче… Они вытесняли мои мысли, путали их, кидали странные картинки перед глазами, душили потоком информации… Лекарств требовалось все больше и больше, но они просто убивали меня, превращая в слюнявого идиота, хотя, ради нескольких секунд покоя я был готов на любые жертвы.
Однажды утром я проснулся от странного ощущения тишины и покоя.
Открыв глаза я понял, что что-то не так, но долго не мог сообразить, что в моей измученной голове тихо… Я посмотрел налево и увидел высокого парня в деловом костюме и красивых очках, сидящего совсем рядом с моей кроватью. От него и исходила тишина.
«Кто ты?..» - подумал я.
- Я Брэд Кроуфорд. – спокойно ответил он на не плохом немецком. – Я приехал сюда, чтобы забрать тебя, Кристиан…
- Не называй меня так!!! – я сорвался на истеричный крик. – Кристиан мертв! Мертв-мертв-мертв-мертв… - меня трясло, и я повторял это, как заведенный. – Я – Шульдих!
Кроуфорд как-то странно не меня посмотрел и улыбнулся, как будто зная, что я начну так себя вести. Мне, тогда он показался странным и пугающим, но он нес тишину и я готов был следовать за ним, куда угодно, как собака за хозяином. Даже то, что Брэд ответил на мои мысли, когда я спросил – кто он, поразило меня намного меньше, а полное осознание возможности мысленного общения, которое пришло после того, как он меня забрал из больницы.
- Я скоро вернусь, Шульдих. – в его исполнении это прозвучало странно, но, на удивление знакомо, как будто он давно знает и меня и мое имя… Я почувствовал исходящее от него тепло и какую-то привязанность, которая принесла странное счастье и страх потери, - страх одиночества…
- Не уходи! – я рванулся к нему и вцепился в рукав пиджака – Останься, пожалуйста! – меня била крупная дрожь, руки противно вспотели, а в глазах, вместе со страхом и безумным блеском, стояли слезы.
- Пойдем вместе? – он взял меня за руку и улыбнулся, так тепло и естественно, что я не сразу понял – какие странные ощущения принесло его прикосновение. Вместе с полной тишиной, до этого какие-то проблески голосов проскальзывали на заднем плане сознания, пришло спокойствие, уверенность в себе и теплая радость долгожданной встречи, которая, обязательно, принесет счастье и свет в измученные души.
Я закивал, мертвой хваткой вцепляясь в его рукав. Он сказал, что надо взять каталку, но вставать не спешил, дожидаясь, пока я не успокоюсь и не отпущу его рукав. После этого Брэд позвал сестру и попросил привезти мне кресло-каталку, на которое он сам меня посадил.
- Сейчас мы с тобой поедем к врачу, за справкой о твоей выписке и прочими необходимыми вещами. – он говорил мягко и уверенно, хотя это и казалось совершенно несовместимым. Брэд Кроуфорд целиком состоит из несовместимых вещей. Но и это я узнал позже. Намного позже…
От принесенной им тишины мне захотелось спать, и все время пока Кроуфорд оформлял необходимые документы, я мирно дремал в кресле, но, стоило ему отойти слишком далеко, как я просыпался от боли и голосов. Какофония становилась еще болезненней после благословенной тишины…
К вечеру мы закончили все необходимые дела, и Брэд накормил меня, сам я так устал и был выбит из колеи тишиной, что даже жевал с трудом. Он перенес меня на руках в огромную машину с тонированными стеклами, что-то сказал водителю и пристроил меня на своих коленях. Мне показалось совершенно естественным обнять его за шею, и положить измученную, гудящую голову ему на плечо. Когда он начал гладить меня по, слегка отросшим с прошлой гигиенической стрижки, волосам, я совсем разомлел и опять задремал, а когда я проснулся – мы остановились у маленького коттеджа в одном из богатых и ухоженных пригородов. После больницы маленький, но уютный домик показался мне огромным замком. Необычным и волшебным, как в сказках, которые мне читала мама в моем счастливом детстве.
Водитель открыл нам двери и Брэд вынес меня из машины, свежий запах ранней осени, не отравленной больничными парами, заставил меня закашляться и громко чихнуть, пока меня несли от машины до входа.
В доме Брэд сразу же принес меня в спальню на втором этаже.
Это была небольшая, уютная комната, оформленная в теплых тонах, преимущественно кофейных и тепло-коричневых. У одной из стен стояла огромная двуспальная кровать с балдахином и кисточками, как в исторических фильмах по телевизору, рядом с этим гигантом стояло две тумбочки с лампами, а около входа был комод, напротив кровати был огромный платяной шкаф с тремя зеркальными дверцами, что показалось мне немного странным, но приемлемым. Окно было длинным, во всю длину стены с балконной дверью, под его узкой частью располагался красивый, широкий стол и кожаное кресло.
- А где я буду спать? Ведь это твоя комната… - говорил я робко и смущенно, отчаянно краснея. Брэд рассмеялся и объяснил мне, что первое время нам продеться спать рядом, пока мои щиты не окрепнут и я не смогу быть автономным…
- Но… - я залился яркой краской при мысли, что я буду спать с красивым молодым человеком в одной кровати и подумал, что это может привести к греху. Я тогда был очень набожным, воспитание сказывалось. Эта мысль была завораживающей и пугающей одновременно, такое сочетание смутило меня еще сильнее, потому что я, как любой нормальный подросток был гипервозбудим, а моя телепатия только подливала масла в огонь.
Заметив мое смущение и, вероятнее всего, услышав мои пошлые мысли, Брэд засмеялся и сказал, что детям до четырнадцати не положено об этом даже думать. Положив меня на кровать, он щелкнул меня по носу и сказал, что не собирается меня насиловать, и будет поливать холодной водой, если я сам к нему полезу. На мой возмущенный писк, что я не извращенец он отреагировал язвительной усмешкой.
- Не спорь с Оракулом. Я знаю, каким ты будешь. – заявил он мне, сверкнув очками, позже этот отблеск стал для меня чем-то вроде его неотъемлемой части, как костюм и всегда аккуратная стрижка.
- Оракулом?.. – я был ошарашен подобным заявлением. – Оракулов не бывает. Это сказка…
- И телепатов тоже? Тогда, - как та мне объяснишь голоса, которые ты слышишь? – он говорил убийственно спокойно и рассудительно, и не надо обладать способностями Брэда, что бы понять, что подобная манера изложения фактов и постановки вопросов будет бесить любую свободолюбивую личность, такую, как я, например. Конечно же, я не начал беситься, потому что сам вопрос и информация, заложенная в нем, добили меня окончательно. Я не знал, что ответить и Кроуфорд, сжалившись надо мной, а может быть, вдоволь налюбовавшись моей озадаченной рожей, сказал:
- Детям и телепатам спать пора, Шульдих. – с этими словами он опять поднял меня на руки и отнес в ванну, где раздел, помог принять душ и отнес в туалет, потому что ноги у меня не работали, после чего помог одеться в пижаму и сам быстро ополоснулся. Потом он отнес меня в кровать и уложил справа, то есть – ближе к окну и балконной двери, через которую были видны огни пригорода и городских развлекательных центров. Я думал, что не смогу уснуть, но когда Брэд пообещал мне все рассказать завтра я начал размышлять над теми стремительными переменами в моей жизни, которые поставили все с ног на голову, буквально, за одни сутки… Так, не заметно для себя самого я плавно соскользнул в омут тихого сна, такого странного и желанного, что это себе безумно сложно представить… Впервые, за много-много лет, я спал спокойно, без боли от голосов и чужих кошмаров, которые в психиатрической лечебнице страшнее, чем сами психи. Намного позже, когда в Шварц добавили Фарфарелло, я понял и принял его, как человека, только после того, как погрузился в его сны. Сны рассказывают нам то, что не хотим или боимся признать, в реальности. Как правило, это какие-то образы, соединенные с настоящей проблемой через ассоциативный ряд и, не всегда четкие и образно оформленные, воспоминания спящего. Когда человек спит – он честен со всеми. И с собой, в первую очередь. Поэтому я, всегда начинаю доверять, или откровенно бояться человека, только после того, как побываю в его сне или найду отголоски воспоминаний о его предыдущих снах.
Проснулся утром я необычно поздно, солнце светило прямо на меня, согревая и лаская золотом лучей. В полусне я не сразу понял, что крепко прижимаясь к боку Кроуфорда, приобнявшего меня во сне. Я немного испугался острой реакции своего тела, но то, как я хорошо спал, и какая прекрасная тишина меня окружала, после пробуждения скрасили испуг. Я погрузился в это ощущение покоя, пребывая в полудреме рядом со спящим Брэдом, до тех пор, пока он не проснулся.
- С добрым утром, Шульдих… - его голос был хриплым и сонным, но то, что мне пожелали доброго утра и понимание того, что мне действительно рады, заставило меня расплыться в широченной улыбке искреннего счастья.
- С добрым утром, Брэд! – бодро вякнул я, от чего он поморщился.
- Шульдих, еще только утро! Пожалей мои уши… - полушутливо сказал мне Брэд, потягиваясь и беря с прикроватной тумбочки очки, - Если ты будешь так кричать каждое утро – я быстро оглохну и стану калекой.
Видимо у меня был по-настоящему жалобно-печальный вид, раз Брэд сказал, что шутит и улыбнулся, в принципе, достаточно тепло и ободряюще. Потом он нацепил на нос очки и потянулся, демонстрируя прекрасное тело, я, тут же, отвернулся, мучительно краснея от обезумевшей фантазии, но прижимаясь к теплому боку Брэда. Мне было слишком страшно разрывать контакт с ним и опять погружаться в пучину мыслей окружающих. Это пугало меня всегда, но после Розенкройц мои щиты мог проломить и сдержать восстановление, только Брэд… Это было самым худшим наказанием, потому что откидывало меня в пучину голосов и страха потерять себя.
Утро началось практически безоблачно, разве что Брэду приходилось быть со мной все свое время, а это несколько затрудняло некоторые… Выполнения санитарно-гигеенических норм, для каждого индивида. Не могу здесь не улыбнуться. Все Шварц, да и Вайсс тоже, всегда считали меня словарно ограниченным идиотом. Сейчас, почти, печально их разочаровывать, – я очень много времени посвятил самообразованию и обладаю прекрасным словарным запасом, который стараюсь все время расширять. Что поделать, ребятки редко бывали в моей комнате, а там было бы им интересно, но об этом – позже.
После умывания и очень вкусного, особенно после однообразной больничной еды, завтрака, Брэд отнес меня в свой кабинет… Сколько лет прошло с тех пор… Я не особо задумывался. Всегда жил в «сейчас» и «сегодня», но от переезда к переезду, от страны к стране, в кабинете Брэда менялись только не значительные мелочи, с какой-то маниакальной педантичностью он восстанавливал одну и ту же обстановку каждый раз. Я не пытался выспрашивать у него: зачем и почему, просто принял эту его странность, для паранорма его уровня такой пунктик – еще не верх изобретательности больного воображения.
Там стоял удобный, всегда кожаный, диван, несколько кресел, огромный, широченный стол, на котором легко умещались все его кипы бумаг, дисков, дискет, пара пистолетов, запасные обоймы и еще черте знает что. Не смотря на кажущийся бардак, это была очень четкая и упорядоченная система, в которой всегда можно было найти все необходимое. Таков был Кроуфорд всегда… В кабинете всегда был темный ковер и светлый паркет, стеллаж с книгами и большие окна с широким подоконником. Позже, у меня появилась привычка сидеть или лежать на подоконнике и смотреть то на улицу, то на работающего оракула. Это успокаивало и придавало сил. И каким бы не был пейзаж за окном, постоянство и однообразность кабинета Кроуфорда вносили капельку спокойствия и уверенности в нашу суматошную жизнь.
Когда Брэд принес меня в свой кабинет первый раз он сел на диван, не выпуская меня из надежного кольца рук, устроил меня у себя на коленях, и начал рассказывать… Он говорил долго, тихо и уверенно.
- Запоминай, Шульдих. Это все очень важно. Я отвезу тебя в Розенкройц. Это учебное заведение для таких, как мы. Для паранормов. У каждого из нас есть одна или насколько способностей, отличающихся от нормальных человеческих возможностей. Я – оракул. Я вижу будущее и поэтому я даю тебе такую тишину. Мое сознание, мои эмоции… Весь «я» нахожусь в ином времени, ином месте. Ты – телепат. Очень сильный, один из одареннейших этого столетия. То что ты слышишь, как шум – это мысли и эмоции других людей. Когда-нибудь ты научишься сам защищать себя от их потока, а пока, ты побудешь со мной. Я должен был бы найти тебя через месяц, но это не устраивает меня в будущем. Наставники считают, что я поступлю согласно видению, которое я им рассказал, но я хочу изменить наши судьбы… Пока рано об этом говорить… Просто поверь мне. – Брэдли улыбнулся, хотя это было не очень заметно. – Итак, возвращаясь к началу нашего разговора – Розенкройц. Это организация связанная с СС или Эстет. Там учат убивать.
Я тогда отдернулся от оракула и попытался вывернуться. Еще родители приучили меня к тому, что любая жизнь – бесценна, я смог пронести это вместе с воспоминаниями о них, и всю свою жизнь я старался избежать лишней крови, хотя знал, что это глупо. Никогда не был излишне сентиментален и не пытался спасать, все, что шевелиться. Я же не девочка – волшебница с золотистыми хвостиками. Гнать полный бред весело, но размахивать розовеньким жезлом – не мой профиль.
- Шу, - это единственный способ выжить. Ты представляешь, что будет, если я сейчас уйду, и ты останешься без препаратов и без тишины? – эти слова мгновенно отрезвили меня и заставили спокойно усесться на коленях Кроуфорда, - Через некоторое время мы должны будем расстаться, но потом мы опять встретимся. Что будет дальше, я еще не знаю. Но это – пока. – на этот раз он улыбнулся явственней и шире.
- Я не хочу убивать… Это… Отнимать жизни людей не правильно. – я говорил тихо и уверенно, потому что на самом деле верил в эти слова и готов был отстаивать их перед кем угодно.
- Я уже говорил, что убивать – единственный метод, чтобы выжить. Убийства и охрана – дорогой бизнес. Нанять отряд элитной охраны с паранормальными способностями – не каждому президенту по карману, а содержание паранормов и их обучение – дорого стоит. Розенкройц и СС просто знают, как правильно зарабатывать на людях. Пойми, без надлежащего обучении ты сойдешь с ума или погибнешь. Ни то, ни то не устраивает, ни тебя, ни меня. Убивать – единственный метод выживания в Розенкройц. Шульдих, тобой уже заинтересовались. Тебя уже нашли. Не надейся, что от тебя просто отстанут или просто убьют. В жизни не бывает ничего просто… – последняя фраза далась оракулу с внезапным всплеском боли. Когда я слышал лишь его одного, я мгновенно понимал, – что это такое. В какофонии мыслей других людей я научился разбираться намного позже.
- Но… Но это же не правильно!.. – я еще пытался отстаивать свою точку зрения, хотя что-то неповторимое в словах и эмоциях Брэда заставило меня верить ему и начинать готовиться к необходимости отнимать жизни невинных, как тогда я думал, людей. Мне потребовалось всего несколько недель и два задания. Чтобы почти полюбить сухой щелчок затвора, мягкий изгиб курка и его плавное скольжение при легком нажатии. Это дикое заблуждение, созданное киношниками, что в пистолете курок надо сжимать изо всех сил. Глупости. Для нормального пистолета или любого другого огнестрельного оружия характерна неподражаемая мягкость спуска. Иначе – выстрел не точен. Это, как минимум, глупо – делать курок жестким. Я всегда сам регулировал и пересобирал свои пистолеты. Не очень хотелось погибнуть, как пара моих знакомых телепатов, от своей самоуверенности и заклинившего оружия. К тому же это невероятно медитативное и успокаивающее занятие. Когда я только учился, Брэд пару раз собирал и разбирал со мной пистолеты на скорость и время. Конечно же, оракул всегда побеждал или отказывался от предложения. Конечно, ведь: «проиграть тебе – не солидно и глупо, в другой раз, Шу.».
После окончания разговора мы вернулись в спальню. Кроуфорд помог мне переодеться и сказал, что мы сейчас поедем гулять. Он настаивал на том, чтобы я как можно быстрее восстановил общую мышечную массу и нормально начал ходить. При постоянных отказах от прогулок и почти 100% постельном режиме из-за вечных мигреней я еле стоял без поддержки. Несколько шагов сам я мог сделать, но это все давалось с таким трудом, что проще было бы сказать – я не мог ходить совсем.
Брэд вынес меня из дома и на несколько минут отошел, чтобы погрузить кресло-каталку в багажник… Это было ужасно. Шум, хоть и не такой сильный из-за присутствия Кроуфорда поблизости, накинулся на мое сознание, сминая и разрывая его на мелкие куски. Я свернулся на переднем сидении и тихо скулил, обхватив голову руками, хотя этот образ я сам потом вытащил из памяти Брэда, сам-то я не помню. Каждый раз, когда у меня отказывали щиты, я не помнил ничего, что делал сам, я помню только то, что было у меня в голове, и то – кусками и обрывками, как лоскутное одеяло. Любой человек думает обрывочно, сразу несколько мыслей или образов, на нескольких уровнях сознания и подсознания. Парой люди сами путаются в мыслях, что уж говорить о том, когда слышишь какофонию из сотен голосов и тысяч образов, пытающихся впихнуться в твое сознание, заполнить его до отказа, стать тобой?.. Да, телепатия – это пытка, а не дар. Ничто из того, что природа дает сверх обычного не может быть даром. Даже обычный человеческий талант – мучение, для того, кому он дан. Когда Брэд сел за руль, я прижался к нему, это я тоже узнал от него, намного позже, кстати. Кое-как придя в себя и успокоившись, я сел нормально, и оракул наконец-то завел машину.
Какое-то время мы просто попетляли по улицам города, к моему счастью, не очень оживленным, но красивым, и приехали в парк. Брэд вынес меня из машины на руках, помог дойти до багажника, я отказывался сидеть и ждать, пока он достанет кресло. Пока оракул возился с инвалидным креслом я стоял рядом, опираясь о машину, и наблюдал, за его быстрыми и уверенными движениями. Что меня всегда поражало в Брэдли, так – это его выдающаяся самоуверенность. Когда я научился чувствовать отголоски его эмоций и замечать, то, что он не предвидел и его удивление этим, меня почти бесило, что он продолжает быть столь же самоуверенным. Как-то мы спорили с Фарфи и он сказал: «Если Небо рухнет на землю, и Кроуфорд останется жив, он отряхнется и скажет, что так и было. Даже не переменившись в лице.».